Весной 1944 года из нашего артдивизиона отобрали несколько человек на краткосрочные курсы подрывников. В их число попал и я, как бывший киномеханик. Учили нас ставить заряды с взрывчаткой под лёд. Мы должны были действовать в случае ледяных заторов около железнодорожных мостов. У нас была теоретическая подготовка, тренировочные взрывы льда и т. п. Но ледоход в тот год прошел спокойно, и мы не были задействованы. Решили наш опыт использовать для заготовки льда для хранилища полка. Но ничего путного не получилось: взрывы превращали лёд в мелкую крошку. Нас вернули в часть.
Заканчивалось наше обучение. Все ждали, что по окончании полковой школы мы все получим звание "младший сержант". Но вот перед отправкой на фронт нам присвоили звание "ефрейтор". Так я и был до августа 1948 года в этом звании, только с прибавкой "гвардии ефрейтор".
В конце мая нас погрузили в эшелон и медленно повезли с огромным количеством остановок. Было голодно, но многие, видимо, смогли сообщить родным о том, что наш эшелон идет на запад, и нас встречали, передавали продукты, в основном сухари, таким образом, подкармливая нас. В Новосибирске почему-то всем выдали утепленные бушлаты. В Омске нам устроили баню. Кое-где по пути следования перепадало и горячее питание.
Когда эшелон подходил к Уралу, нам сообщили об открытии 2-го фронта. Мы были рады, но и несколько обескуражены, думали, что пока доедем до фронта, война уже закончится без нашего участия. Ведь все годы войны самым распространенным вопросом, задаваемым лекторам-международникам, был: "Когда союзники откроют 2-ой фронт?"
Где-то в районе Костромы мы выгрузились из эшелона, и еще два месяца мы занимались боевой подготовкой в 25 учебно-стрелковой дивизии московского военного округа. И только в конце июля нас отправили на фронт.
Выгрузили нас около Пскова и направили на пополнение в 145 стрелковую дивизию. Шли мы по Рижскому шоссе. На дороге было очень много листовок противника с карикатурами и в конце была приписка, что эта листовка является пропуском при сдаче в плен. Нас предупредили, чтобы мы их не читали и даже не брали в руки. Но в тихую их собирали и готовили на них гороховый суп-пюре, горели эти листовки отлично.
На ночь мы остановились в деревне Заполье Палкинского района Псковской области. Было начало августа, стояла очень хорошая погода. Нам уже выдали паёк по фронтовой норме: сало-шпиг, много хлеба и пр. Мы спали между грядок в огороде рядом с шоссейной дорогой. Рано утром подъём, построение прямо на дороге. Я помню, что нагнулся поправить обмотки на ногах. И вдруг… Очнулся я в кювете головой к голове Шадрина (из Енисейска), спросил его, целы ли у меня ноги. Он ответил, что все на месте. Кругом чувствовалась пороховая гарь, пыль. Я встал и увидел страшную картину: кругом трупы, посреди дороги в агонии с выпущенными внутренностями кричит парень из Базаихи, что под Красноярском: "Убейте, убейте меня, застрелите меня!" Он пытается ползти, а кишки вокруг него.… И угас. Я нашел руку Виктора Есипова (это был сын директора Курагинской нефтебазы) с наколкой "Витя". Он был ординарцем у командира 3 батареи в учебке в Красноярске. На маршруте Витя говорил мне: "Только бы руки были целы, играть на баяне"…
Вскоре я почувствовал, что у меня в ботинках хлюпает, посмотрел - кровь. Размотал обмотки, на правой ноге около ступни торчит осколок, я его вытащил, а в левой ноге перебито сухожилие - осколок внутри. Перевязал сам или кто-то помог, не помню. Ведь все это произошло в считанные секунды, минуты…
Позже убитых похоронили в братской могиле в деревне Заполье, поставили обелиск… В настоящее время захоронение перенесли в районный центр Палкино Псковской области. Об этом мне рассказал вице-губернатор области при встрече в 90-ые годы. После войны я посылал письмо в деревню Заполье, сообщал фамилии убитых солдат.
Всех раненых погрузили в проходящие машины и отправили во фронтовой госпиталь. Помню только огромные палатки и столы в ряд. На всех столах наши ребята. Рядом со мной ампутировали ногу ст. сержанту Карпенко, нашему помкомандира взвода. Из моей ноги хирург извлек осколок, показал мне и выбросил. Перевязка, и в госпиталь в город Остров на реке Великой. Утром я не мог встать на ноги, дали костыли. Пробыл я в госпитале до конца ноября, и нас стали готовить для отправки на фронт.
Прибыли сначала в сортировочный госпиталь, затем в запасной полк. Построение всей маршевой роты, всех прибывших после выздоровления. "Покупатели"- так называли офицеров, приехавших за пополнением из различных частей, стояли перед строем и обращались к нам: "Кто воевал в противотанковой артиллерии?" Несколько человек вышли из строя, в том числе и я. Я сказал, что окончил полковую школу в артдивизионе. Он взял меня и ещё троих и повёл нас в свою часть. Это был 34 гвардейский отдельный истребительно-противотанковый дивизион 29 гвардейской Краснознаменной ордена Суворова II степени Ельнинской стрелковой дивизии, 10 гвардейской армии, 2 Прибалтийского фронта.
Зачислили меня в орудийный расчет, и началась моя фронтовая жизнь. На вооружении у нас были 76 мм дивизионные пушки ЗИС-3 образца 1942 года. В Красноярске мы ее изучали только теоретически, но с 45 мм пушкой было много общего, и я быстро вписался в расчет. На днях я нашел в какой-то книге фотографию, где я стою около орудия. Это было во время моего последнего приезда в Курагино в октябре 1988 года. Мне помнится, что фотографировал меня И. Ф. Ескин, он мне и прислал эту фотографию. Прошло более 20 лет, но я отчетливо помню свои чувства, которые я испытал при встрече с этим орудием. Ведь именно на таком орудии мне пришлось воевать с конца 1944 года до окончания войны, совершать марш из Курляндии от города Салдуса до города Раквери, что недалеко от столицы Эстонии Таллинна, куда передислоцировали нашу 10-ю гвардейскую армию.
Сейчас в таком возрасте трудно представить, с какой легкостью мы, несколько человек, иногда втроем, могли управлять такой пушкой. А сколько было перерыто земли при оборудовании огневой позиции: траншеи, ходы сообщений, ровики для снарядов, блиндажи, капониры для машины и т.п. Выручал нас хороший шанцевый инструмент, как правило, трофейный. А зима и весна в Прибалтике сложная, местность болотистая, лесистая, ни проехать, ни пройти. В землю углубляться нельзя, вода. Приходилось блиндажи делать из бревен, которые пилили, таскали на себе, где волоком, где на плечах. Для проезда через траншеи делали специальные переносные мостики, которые возили вместе со снарядами в кузове "Студебеккера".
Проехав через траншею, мостик быстро убирался в кузов и вперед! Самым сложным во время смены огневой позиции с переездом на другое место было быстро прицепить орудие к машине, которая не может подъехать близко. Нужно было катить орудие по разбитой местности, быстро переносить ящики со снарядами и пр. И все это при массированном обстреле наших позиций! Откуда бралась сила - до сих пор непонятно! Во время ночного боя требовалась особая сноровка, опыт наведения на цель по стволу. Каждый знал свое место в любой обстановке. Взаимозаменяемость расчета доводилась до автоматизма. Во время артподготовки стрельба велась не всем расчетом, а двумя, тремя бойцами. Когда ставилась задача подавить огневую точку противника (ДЗОТ), выпускалось столько снарядов, что откат ствола был на пределе возможного, а мы глохли от своих и соседних выстрелов. При этом и мы подвергались интенсивному обстрелу.
Во время перерыва между боями шла усиленная боевая учеба, стрельбы по движущимся целям и пр., т.е. совершенствовалось боевое мастерство. Большое внимание
уделялось уходу за материальной частью орудия: чистке, смазке, Регулировке. После транспортировки страшно было смотреть на прицепленное орудие, иногда это была сплошная грязь. Нужно было немедленно приводить орудие в готовность ведения боя. Чистка, смазка, проверка состояния поворотных механизмов.Вспоминаю, как во время боя весной 1945 года нам поступил приказ немедленно перебросить орудие на другой участок. Прицепили орудие и по бездорожью, буквально утопая в грязи, машина шла, не буксуя, благо "Студебеккер"- машина-вездеход, а мы бежали за орудием, цепляясь за ствол. Огонь велся по нашему квадрату, кругом взрывы, грохот. Каким-то чудом мы остались живы и на новой позиции продолжали бой. Но в этих боях мы потеряли шофера и орудийного номера, старого солдата Терещенко. Ему попали осколки в брюшную полость, и он понимал, что минуты жизни сочтены, и только курил, курил, и просил написать письмо родным, перечислял всех поименно. Командир орудия записывал все. В письмах семьям погибших мы старались точно указать место захоронения, ориентиры. На могилу устанавливали снарядную гильзу с гравировкой. Штаб части отправлял официальную "похоронку". Иногда завязывалась переписка с родственниками погибших.
Вспоминаются все, с кем пришлось преодолевать эти невероятные трудности фронтовой жизни. Командир орудия ст. сержант Филатов, наводчик Колесников из Кузбасса, орудийные номера Валентин Борзенков из Орла или Курска, Мамедов. А старшина Федор Скуйбин дал мне в марте 1945 года рекомендацию для вступления в партию. После войны спустя 40 лет мы с ним встретились в Москве, он работал в Горном институте. Был кандидатом наук. Это были замечательные люди, мои друзья, бывалые фронтовики!
А. В. Глаголев
Выполняется отправка...